(к 125-й годовщине со дня рождения)

22 февраля (5 марта) 1896г. родился Кандрат Крапива (Атрахович К.К.) известный белорусский советский писатель, учёный и общественный деятель, народный писатель БССР, академик АН БССР, член Коммунистической партии с 1941 г., участник советско-финляндской и Великой Отечественной войн. Депутат Верховного Совета БССР 2-8 созывов.
Деятельность К.Крапивы была весьма многогранной. Наряду с научной работой в области языковедения и переводами ряда произведений классиков русской и мировой художественной литературы на белорусский язык он является переводчиком на белорусский язык ряда произведений К. Маркса, Ф. Энгельса и В.И. Ленина. Его перу принадлежат такие драматические произведения, как «Партызаны» (о борьбе против белопольских захватчиков в период гражданской войны), «Проба агнём», «Людзi i д’яблы», «З народам» (посвящены периоду Великой Отечественной войны), и ряд других.
Ведущее место в творчестве Крапивы занимает сатира. Его многочисленные разящие сатирические произведения, в основном стихотворные, находились на переднем крае борьбы против пережитков капитализма, были направлены против частнособственнической психологии, отсталости, религиозных предрассудков, карьеризма, бюрократизма. В политической сатире Крапивы нашлось место белогвардейцам («Чырвоная мятла добра мяла»), политическим перевёртышам («Мой сусед») антисоветчикам местным («Жаба ў каляiне») и зарубежным («Сава, асёл ды сонца», «Сука ў збане»), буржуазным националистам («Балабонь да пары, балабонь», «З фашыстоўскай падваротнi»), гитлеровцам («Фрыцавы трафеi», «На бабруйскай шашы») и их пособникам из Белорусской Центральной Рады («Чаго ж яна Рада?»), поджигателям войны («Майстры крывавага джаза»). Во время Великой Отечественной войны Крапива редактировал сатирическую газету-плакат «Раздавiм фашысцкую гадзiну», а после войны сатирический журнал «Вожык». Широкую известность приобрела его пьеса «Хто смяецца апошнiм» («Кто смеется последним»), бичующая карьеристов и авантюристов. Всем своим творчеством К. Крапива был на переднем крае борьбы за Советскую власть, за коммунистическую мораль.

Станислав Градов,
г. Минск

Ниже приводится русскоязычный текст перевода  произведения Кандрата Крапивы « Мой сусед» (Мой сосед»), написанного им в 1927-м году( с небольшими сокращениями)

            К. Крапива

            Мой сосед

Я охотно бы, люди добрые, познакомил вас со своим соседом, только ему сейчас некогда – он очень занят. Вот вы слышите, как он грузно поворачивается в кресле, иногда встанет, ходит из угла в угол по комнате, снова садится и все что-то шепчет сам себе. Это он стихотворение сочиняет. Старые, неподвижные и малопоэтичные мозги крутятся в голове грузно и медленно, как хозяин в кресле. С натугой выжимается слово за словом.
Что вы думаете – не так-то просто сочинить стихотворение так, чтобы оно пригодилось и в праздник Октябрьской революции, и в 1 Мая, и во многие более мелкие праздники, и все это в то время, когда упрямые мозги, как привычный конь, заворачивают на старую дорожку. Но «терпение и труд все перетрут», часто приговаривает мой сосед и работает не безрезультатно.
Никто из вас, я думаю, не постыдится признаться, что в какой-то момент, при некоторых определенных условиях, вам приходилось переделывать старое в новое. Например, протёрлась ваша одежда, взял и перелицевал её, немного подлатал –- и снова новая. Это все же проще, чем справить действительно новую.
Здесь мой сосед тоже осознал преимущества этого дела, и он перекраивает и перекрашивает старое в новое. Сегодня перед ним лежит такой материал:

Уж сотни долгих лет прошли,
Величья полные и славы,
А над одной одной шестой земли
Все тот же он – орёл двуглавый–

Парит над царственным венцом,
Как он велик в размахе крыльев!
И шлют враги со всех концов
Поклон ему в немом бессилье.

Под ним Помазанник свою
Диктует волю всему миру.
Ему я нынче гимн пою
И лобызаю край порфиры.

М. Луковицын

Так что вы сами видите, что мой сосед сейчас занят очень важным делом. Если вам так уж хочется познакомиться с ним ближе, то – пожалуйста! Хотя я со своим соседом знаком только недавно и знакомство у нас, можно сказать, шапочное, но, благодаря помощи других моих милых соседей, я собрал кое-какие сведения о нем.
Появился когда-то Луковицын в наш город молодым и свежим. Под носом у него был темный пушок, а на тужурке – светлые блестящие пуговицы. И называли все его в глаза и за глаза Михаилом Ивановичем, а когда говорили о нем с незнакомцем, то добавляли: «Луковицын – учитель гимназии».
Учителем Луковицын был – поискать такого: старательный, послушный и всегда на виду у начальства. К ученикам он относился по- отечески строго и заботился не только об их знаниях, но и об их воспитании и об обретении ими хорошего тона. Одному, например, своему ученику он поставил «четыре» по поведению за то, что ученик прошёл по улице со своей знакомой девушкой. Другого ученика Луковицын пять раз вызывал за зиму, добиваясь, чтобы тот сказал «рюмка». Ученик каждый раз говорил «румка» и садился с «единицей».
Забота Луковицына о чистоте произношения «рюмки» закончилась тем, что ученик в конце года получил «круглую единицу» и, наконец, «сел» на второй год, а учитель остался доволен тем, что выполнил свое долг.
Луковицын считал своим долгом любить поэзию. Подражая «певцу Фелицы», он сам нередко писал оды и разные другие в высшей степени поэтические вещи на все случаи жизни, чем и заставил вздыхать по себе не одно кисейное создание.
Луковицын никогда не был женат. Несмотря на свои поэтические грешки, человеком он был рассудительным, серьезным и практичным. Он умел держать свое сердце в узде, защищая его в нужные моменты бронёй практического разума от опасных стрел амура. На словах к женитьбе он относился скептически, называя это «обабиться» и «надеть хомут». Некоторое время он даже был тайным сторонником «свободной любви» – идеи, которая в то время была довольно редкой, но более выгодной для распутных сластолюбцев, чем сейчас, потому что более слабая половина «свободного союза» защищалась законом намного слабее,чем сейчас;
Все результаты увлечения Луковицына идеей «свободной любви» первой испытала его домработница, когда в их «свободный союз» вмешался третий союзник, не столько грозный своим ростом и физической силой, сколько категоричностью. заявление о его правах на жизнь и внимание к нему со стороны двоих других союзников.
Такое прозаическое вмешательство третьего лица в «свободный союз» очень не понравилось Луковицыну, и он отвернулся от него своей благородной спиной. Но девушка, которая была очень покорной, пока не стала матерью, вдруг стала дерзкой и такой же упрямой в своих домогательствах, как и третий союзник. «Как будто черти уселись на неё»,– удивлялся Лукковицын. В одном неприятном для Луковицына разговоре она ухоженную щеку его покрыла громкой оплеухой, а его поэтическую особу такой, пусть не поэтичной, но отборной руганью, что наш словесник при всей своей придирчивости не нашел никаких изъянов в правильности её русского произношения.
Вдобавок ко всему этому девушка пригрозила подать в суд, а третий союзник своим пронзительным «у-а» выразил полную солидарность в этом деле. Опасаясь скандала в обществе и большей материальной ответственности, Луковицын был вынужден смириться. Дав девушке сотню рублей, он поставил условие, чтобы она «со своим байструком и на глаза больше не появлялась».
После этого Луковицын стал более осторожным в выражении своей приверженности идеи «свободной любви», хотя наши местные ходячие газеты никак не хотели забыть о его существовании – через некоторое время рядом с Луковицыным упорно стал называть имя учительницы французского языка.
Несмотря на такую, казалось бы, очевидную приверженность моего соседа «свободной любви», где-то на дне не то души, не то сердца, не то какого- то другого материального или нематериального его органа таилась мысль о семейном счастье.
Но Луковицын решил подготовиться к этому делу. Первая часть подготовки заключалась в том, чтобы завоевать себе прочное положение в обществе, вторая – найти себе женщину, которая бы не столько выделялась своей красотой, умом, характером… короче говоря, его интересовало больше материальная сторона дела.
Но на все требовалось время…
………………………………………….
Нл время сильно подвело Луковицын. Дело в том, что ему не удалось занять прочное положение, так же, как весной не удается закрепиться на льду реки. Пришла война, и всякие сильные положения сильно заколебались. Пришла революция, и чем сильнее было это положение, тем с большим грохотом оно рушилось и плыло в потоке истории.
Но не будем забегать вперед … Луковицыну посчастливилось не попасть в мировую мясорубку – империалистическую войну. Ему не довелось видеть, как смеётся из-под снега землистое лицо мёртвым оскалом зубов, как торчат окровавленные обрубки рук и ног, как паутина колючей проволоки переплетается человеческими кишками. Ему в напряжённой тишине окопной ночи не приходилось слышать жалобного далёкого отдаленного стона и звериного вскрика смертельно раненого. Он горел патриотизмом и ненавистью к врагу и с нетерпением ждал, когда «христолюбивое» повергнет врага. А повергнуть супостата (чужими, правда, руками) Луковицыну очень хотелось, надо было обязательно, потому что война нарушила все его планы.
Однако того, чего хотел Луковицын, не произошло – произошла революция. Он сразу понял, что дело – дрянь, – притих, спорол пуговицы и снял кокарду. Пожары, ночные перестрелки в городе – кого-то где-то били, а кого– Луковицына это не очень трогало. Хотя, честно говоря, он хотел, чтобы лучше били большевиков, но держал язык за зубами и не рыпался, боясь, чтобы его никто не трогал. Маленькую активность Луковицын проявил только во время белопольской оккупации. Активность выразилась в том, что он прибил к своей двери карточку: «Михал Цыбульский – щирый поляк». Зато с приходом большевиков он залез еще глубже в норку, вылезая время от времени только в деревню, чтобы обменять на хлеб какую-нибудь одежду. Иногда он ходил с мешком на ссыпной пункт и собирал рассыпанные картофелины возле телег; иногда брал саночки, ехал за четыре версты в лес и тащил оттуда сырые сосновые поленья, но чаще старался ночью возле заборов.
Но потом появился НЭП, а вместе с ним ожили и сильно потёртые надежды Луковицына. Он понемногу знакомился с советскими законами, присмотрелся к порядку, остался на службе и стал проявлять активность. Вместо тужурки с пуговицами и шапки с кокардой на нём появилась кожаная куртка и кепка. Местные ответственные лица сначала только замечали его, отвечая кивком на приветствие, а потом и руку стали пожимать.
Теперь Луковицын совсем «советским» человеком стал. Более того, он к каждому вопросу, даже самому мелкому, подходит только с «марксистской точки зрения». Например, студент на лекции ковыряет в носу, а Луковицын ему докажет, что ковырять в носу – это ничего не делать, а кто ничего не делает, тот не ест, а значит, студенту нельзя есть. Раньше так и делали – оставляли студента без обеда, но он, Луковицын, на этот раз прощает студента, учитывая его пролетарское происхождение.
Те, кто раньше не знал Луковицына, относятся к нему с уважением и даже с некоторым страхом, считая его глубоким марксистом, а те, кто знал его раньше, посмеиваются в кулак и завидуют его ловкости, но молчат.
С Луковицыным произошла еще одна большая перемена – он стал «шчырым беларусам». Как только заговорили о белоруссизации, он сразу смикитил, что здесь пахнет жареным, и стал не просто белорусом, но даже одним из выдающихся. Во всяком случае он сам себя таковым считает
А муза, которая когда-то отошла от Луковицына в шикарном облачении придворной дамы, явилась ему уже в домотканой белорусской юбке и с красным платочком на голове. Краснота эта, преломляясь в практичной голове Луковицына, перекрашивает прежние его произведения в совершенно современный цвет. А что это так, то вот вам стихотворение, которое мой сосед обработал, пока мы с вами разговаривали. Оно, может быть, не очень гладкое и не очень художественное, но вполне современное и очень характерное для моего соседа:

Ў змаганні дзесяць год прайшлі
Так поўны велічы і славы:
Над шостай часткаю зямлі
Пунсовы ўецца сцяг яскравы.
Аздобіў голавы вянком
Ён тых, хто быў адвагі поўны,
І шлюць яму з усіх бакоў
Праклёны ворагі працоўных.
Пад ім абраннікі сваю
Дыктуюць волю ўсяму свету…
Я ім сягоння гімн пяю.
Я ўсё аддам за чырвань гэту!

И в конце подписи: Михась Цыбулевич.
Говорят, что этот мой сосед – товарищ Лукавицын-Цыбульский-Цыбулевич – подал заявление на зачисление в поэты и аттестат.
1927 г.–И в конце подписи: Михась Цыбулевич.
Говорят, что этот мой сосед – товарищ Лукавицын-Цыбульский-Цыбулевич – подал заявление на зачисление в поэты и аттестат.
1927 г.

Вот таков был портрет приспособленца- перевёртыша образца 1927 года. Образ, конечно, художественный, собирательный. Но скольких таких «соседей» нам довелось наблюдать в период так называемой «перестройки» и в «постперестроечный» период!   
Таких, которые в своё время занимали крупные партийные и государственные посты, в том числе в идеологических и силовых структурах, а затем заявили о своём «прозрении» и то ли приняли активное участие в преступном антисоветском перевороте 1991 года, то ли уклонились от борьбы с ним.
 Экономистов и историков, защитивших в своё время диссертации, в которых обосновывали преимущества Советского  строя, а затем  перешедших в ряды его активных «разоблачителей» и «убеждённых сторонников «рыночной экономики», иногда даже с «социальным оттенком».
Именитых творческих работников, в своё время клявшихся в том, что они 

«пад сцягамi з кумача нi на крок не адступяцца ад запаветаў Iльiча», писали в стихах про «iмя найдарагое – Ленiн»,а затем стали прославлять БЧБ- символику.
И нет на них сегодня Кандрата Крапивы. Но его творчество, прежде всего его разящая сатира, и сегодня остаётся в строю. Продолжает оставаться острым оружием в борьбе за дело социализма.